Рокировка Сталина. С.С.С.Р .- 41 в XXI веке - Страница 26

К оглавлению

событий в Осетии. Возможно, именно поэтому увиденное не ввело его в ступор. За

простым канцелярским столом, с центром, обтянутым коленкором, сидел невероятно

похожий на Марка Бернеса офицер... Стоп! Слово "офицер" автоматически застряло в

мыслях, как муха в паутине. Нет, за столом сидел краском, с тремя кубарями в петлицах.

Он поднял красные от бессонной ночи глаза, устало повертел головой и сказал по-

грузински:

- Проходите, старший лейтенант. И объясните, что за цирк Вы устроили на пароме.

Силы девать некуда? Или нервишки ни к черту?

Кахабер смотрел на знакомое по десятку чёрно - белых фотографий лицо, вдруг

обретшее цвет и объём, и пытался осмыслить увиденное? Краскома он узнал мгновенно.

Как иначе? Семён Дашевский, легенда заставы, один из двоих, выживших на той войне. А

потом вернувшихся на родную заставу. Семён Дашевский и Николай Антонов. Одни из

самых старых фотографий в Галерее Славы. Те, кто учил Вахтанга Какабадзе и Васо

Матешвили, героев пятидесятых...

- Салами, Семён Маркович. Не сдержался. Эс тврамэтиани бозис швили!

- Причем здесь "восемнадцатый"?

- Простите, это уже после войны появилось, - Каха перешел на русский. - Ключевое

слово не числительное, а "выблядок", разве не так?

- И всё же?

- Попробую повторить его "речь", - Вашакидзе презрительно скривился. - Потом

опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.

Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного,

пока Дашевский не прервал его:

- Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией

Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком всё неожиданно,

вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется... В

общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда Вам известно моё имя?

- Так... Разрешите я лучше покажу! - Каха дождался согласного кивка и потянул

молнию на сумке ноута.

Открыл свой старенький "Самсунг", загрузил. Заставка сыграла мелодию.

- Микифон ? - спросил Дашевский.

- Не совсем, но кое-что общее имеет, - ответил Кахабер, интуитивно догадываясь, что

"микифон" связан с музыкой.

После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной

проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался

дурной кровью и, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал:

"Убрать это безобразие!". Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете

уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого.

Новый начальник первым же приказом распорядился "снять провоцирующие документы".

В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел

Семён Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация

единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах или фраза Мераба Чхаидзе,

потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: "Кто тронет

фото, пристрелю, как паршивую собаку". Сказанная так, что сразу стало понятно:

пристрелит, и рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. По

тому, как новый командир защищал ее от очередных проверок, чувствовалось, что не

угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на

неделю сканер и оцифровали все фото. И у каждого пограничника всегда с собой была

флешка с электронной версией Галереи. Её Каха и вывалил на "дядю Сёму". Показывал

фотографии в хронологическом порядке. Вот Сёмен и Николай - курсанты, вот - на

заставе, вот - уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел

свою фотографию с погонами, то спросил:

- Это что, меня к белогвардейцам с заданием забросили?

- Нет, через два года товарищ Сталин введёт такую форму во всей армии.

- Да как ты смеешь на товарища Сталина?..

- С нашей заставы всего не увидишь. Товарищ Сталин видит куда больше. И

поступает, как требуется. Через два года будешь не красный командир, а офицер. Потому,

что так решит товарищ Сталин.

Дашевский встал, вытащил из шкафа початую бутылку. Поставив на стол, налил

стакан почти "по кромку", опрокинул. Потом посмотрел на Кахабера.

- Будешь?

Вашакидзе покачал головой.

- Как хочешь, - Семён вернулся на свое место. - Говоришь, только двое выжили? Я и

Коля? А ребята все?

В вопросе было столько боли, что Каха, толком не понимая, что делает, залил в себя

остатки водки, прямо "из горла". Выхлебал как воду, не чуя ни вкуса, ни крепости, даже

закралась мысль, что и это - "ролёвка" и в стакане - вода. Потом внутри потеплело, тепло

поплыло к голове, только тогда он ответил:

- Вспомни, какое число сегодня?

- Двадцать третье.

- Значит, нет той войны?

Прислушался. Вокруг была такая тишина, что слышались стрекотания кузнечиков.

Хотя здесь, в Батуми и тогда была тишина. Умирать батумские пограничники уезжали в

другие места. В Россию, Белоруссию, Северный Кавказ... На фронт. Уехали все, до

единого. Вернулись только двое.

- Значит, нет, - эхом откликнулся Дашевский. - Ладно, вернемся к нашим вопросам.

Что же мне с тобой делать? Как тебя вообще вынесло за границу?

- За машиной ездил. "Мерсом" разжился. А обратно на пароме махнул. Плыл, плыл и

приплыл на родную заставу... - Каха вздохнул. - Слушай, Семен, если можно, не запирай

меня. Не хочется быть запертым, когда такие дела творятся. Я не сбегу.

Дашевский поднял на задержанного потяжелевший взгляд. Было видно, что решение